Война на восток от Понедельника

Говорят, что прежде в Душанбе был рай. Если это так, то я родился в раю. А раз дело происходило не на небесах, то рай этот когда-то должен был закончиться. И мне кажется, что дело тут не в смене понятий — “хорошо”, “плохо”. Нет. Просто было хорошо, а потом из кувшина пошел дым, и все мы, наверное, умерли. Хотя солнце продолжало всходить…

1993 год. Конец февраля. Душанбе. Доллар стоил около 1200 рублей. Банка импортного пива — 500 рублей. То есть дешевле, чем сейчас.

Было не очень холодно. Импортное пиво в банках мы не пили. У нас было местное кислое красное вино за сто рублей за литр. В городе был комендантский час. Страна находилась в состоянии войны.

Мы все были в состоянии войны, вне зависимости от желания.

Краткая история гражданской войны в Таджикистане

В Российской Империи Туркестанское генерал-губернаторство включало в себя то, что прежде было бухарским эмиратом, а также хивинским и кокандским ханствами. Именно из обломков всей этой роскоши и появились среднеазиатские республики, которых до 1917 года просто не было. Еще интересно, что участок южной границы Российской Империи, ныне афгано-таджикская граница, есть результат противоборства с Великобританией. Граница разделила таджиков, большая часть которых живет с тех пор в Афганистане. Те таджики, которые остались с российской стороны, получили свое государство, несмотря на меньшее число.

Таджикистан как государство — детище Советской власти. Прежде, до исторического материализма, в Гиссарской долине существовала единственная местная административно-территориальная единица — Гиссарское бекство. Хозяин единицы — бек — имел резиденцию отнюдь не в Душанбе, а в селении под названием Каратаг. Летом. Зимой же — в городе Гиссар.

Душанбе — в переводе, “понедельник” — маленький кишлак, был знаменит базарами по понедельникам, тогда как базарный день — пятница, любой мусульманин это знает. Чем кишлак приглянулся русским — неизвестно, но столицу они сделали именно там. Так Душанбе стал главным населенным пунктом в Гиссарской долине и в новой республике.

Если посмотреть на карту, то гражданская война в Таджикистане — это столкновение между долинными и горными жителями, а по сторонам света — между западом страны и востоком. Если провести вертикаль, которая разделит Таджикистан примерно посередине, то с правой стороны окажутся Ленинабадская область (Ходжентская), Гиссарская долина, Курган-Тюбе и Куляб. Слева — Каратегин и Памир.

В Душанбе говорили, что к власти хотят придти каратегинцы — они традиционно торговали, в отличие от северных, ходжентских, которые испокон века правили. К слову, Ходжент (Ленинабад) попал в состав Таджикистана тоже при Советской власти. Традиционно это узбекский регион, так же, как Бухара — таджикский.

На юге республики были кулябские и кургантюбинские — эти поддерживали прежнюю власть. И памирцы, которые вообще таджиками себя не считают и не являются, — они хотели перемен вместе с каратегинцами.

Памир — Горно-Бадахшанская автономная область — это место с самым большим в республике количеством людей с высшим образованием на тысячу человек населения. С большой общиной исмаилитов, с последователями Заратустры и обрядами поклонения огню.

Что касается завязки истории, то многое, из чего гражданская война вытекла, было разрешено официально. С июля 1989 года по сентябрь 1991 года были приняты законы, которые позволили оппозиции сформироваться и выйти на арену. Оппозиция была антикоммунистическая, демократическая, исламская.

У власти в 1991 году оказался Р.Набиев, ставший президентом Республики Таджикистан. Он сменил предыдущего правителя — К.Махкамова. Махкамов был вынужден уйти после митингов оппозиции в Душанбе, сделать с которыми он ничего не смог. В том же 1991 году Набиев подписал с лидерами оппозиции бумагу о том, что тех не будут преследовать. Лидеры обещали, что будут законопослушны. В марте 1992 года Набиев свои обещания нарушил и разом посадил в тюрьму двух оппозиционных лидеров. А председатель Верховного Совета в прямом эфире обматерил министра внутренних дел, памирца по происхождению. Чего, ясно, делать не стоило.

Настала пора очередных митингов. Оппозиция начала первой, и на бывшей площади Ленина перед резиденцией Набиева собралось около пятисот человек. В ответ на другой площади — бывшая имени 800-летия Москвы, недалеко от первой — собрались сторонники защиты конституционного строя. Но тут кончился Рамазан, и своим на подмогу подъехали тысячи мужчин из кишлаков, которые поддерживали оппозицию. Время от времени самые активные граждане предпринимали попытки разобраться друг с другом физически. Митингующих разделяли милиционеры в шлемах и со щитами.

В Кулябской области исламских оппозиционеров начали потихоньку притеснять. Что интересно, зачинщиком этого дела был имам областной мечети Шарифов, получивший прозвище “красный мулла”. Это уже был апрель. А первого мая президент сделал уж совсем нестоящую штуку — распорядился раздать участникам митинга в защиту правительства автоматы Калашникова. Две тысячи автоматов. Штатские получили оружие.

Так произошло рождение того, что после станет Народным фронтом. А еще, наверное, можно именно первое мая считать началом гражданской войны.

Пятого мая объявлено чрезвычайное положение, в этот же день появились первые убитые и раненые. Оппозиция захватывает аэропорт, вокзал и президентский дворец. Трофеи — 200 автоматов и три бронетранспортера.

Седьмого мая президент удовлетворяет требования оппозиции и отправляет в отставку целый ряд высокопоставленных чиновников во главе с председателем Верховного Совета. Сторонники президента прекращают митинг и разъезжаются. Шестнадцатого мая прекращает свой митинг оппозиция.

Интересная история происходит с русскими в Душанбе. Они не при чем, и правительство по телевидению убеждает, что их ни в коем случае не тронут. Но когда десятого мая вооруженная толпа двигает к зданию КГБ, их встречает бронетехника 201-й российской дивизии, которая моментально открывает огонь, и оппозиционеры уходят. Как результат — всех русских оппозиция объявляет заложниками, после чего и начинается массовая миграция из Таджикистана.

С конца мая развертываются боевые действия в сельской местности. “Вовчики” (оппозиционеры — исламисты и демократы) и “юрчики” (“красные” — представители Народного фронта) начинают уничтожать друг друга, а равно детей, женщин и стариков из враждебного лагеря.

Этимология этих названий до конца неясна. Есть предположение, что “вовчики” — производное от “ваххабиты”, что же касается “юрчиков”, то наиболее внятное предположение связано с декларация кулябских себя как продолжателей дела Ленина–Сталина–Юрия Андропова.

Появляются полевые командиры, имена некоторых становятся известными всем. Самой уникальной личностью времени начала войны становится Сангак Сафаров — лидер кулябских, которых первых и начали называть “юрчиками”. Сафаров — уголовный авторитет, в общей сложности отсидевший двадцать три года. Вместе с “красным муллой” Шарифовым Сафаров преследует исламистов и демократов в Кулябской области. “Вовчики” вместе с семьями бегут.

Вступает в дело Афганистан, куда отправляются за оружием, но откуда приходят и люди — инструкторы и просто моджахеды. По не совсем уточненным данным счет их в Таджикистане идет уже на сотни.

В конце июля сторонами делается первая попытка договориться о прекращении стрельбы. Договор подписан, но уже на следующий день война продолжается.

24 августа убивают генерального прокурора страны. В ответ на его родине на севере республики закрывают мечети и сжигают принадлежащее им имущество.

В Душанбе молодежь вместе с беженцами захватывает резиденцию Набиева. Его там нет, президент успевает укрыться в российской дивизии, которая к этому моменту начинает выполнять в стране роль силы встающей между воюющими сторонами.

Начало сентября — резня в городе Курган-Тюбе. Город, находившийся неделю в руках бойцов Сафарова, захватывается отрядами исламистов и демократов. Люди бегут в поселок им. Ломоносова, там располагается 191-й мотострелковый российский полк.

Набиев делает попытку тайно покинуть Душанбе, но в аэропорту его опознают, и он едва не погибает. Спасение президента — дело рук российских военных. Набиев уходит в отставку.

К 15 сентября в поселке им. Ломоносова скапливается около 16 тысяч беженцев. 25 сентября бойцы оппозиции оттесняют солдат 191-го полка и режут беженцев в поселке им. Ломоносова. 27 сентября, возглавляемые еще одним своим лидером, Лангури Лангариевым, кулябские в свою очередь захватывают Курган-Тюбе и в долгу не остаются.

Отряды кулябских под руководством Сафарова развивают наступление на столицу. У кулябцев есть набор требований, среди них — восстановление Набиева в должности, устранение из правительства людей от оппозиции, прекращение трансляции по радио азана — призыва на молитву.

Результаты первых месяцев войны — 15–20 тысяч погибших, сотни тысяч беженцев внутри страны и за ее пределы, кровная месть, бандитизм, наемники. Из тюрем Кулябской и Курган-Тюбинской областей выпущены на свободу заключенные.

Кулябские и ленинабадские договариваются между собой, итог — укрепление Народного фронта, его дальнейшее формирование и вооружение. Оружие поступает из Узбекистана и России.

10 декабря Народный фронт захватывает Душанбе. В городе происходят чистки, арестовывают и убивают не только приверженцев оппозиции — убивают просто за принадлежность к памирцам или каратегинцам.

Столицу каратегинцев — город Гарм — пытаются захватить с помощью десанта после двух месяцев активных боевых действий в Каратегине в Ромитском ущелье. Гарм — оплот оппозиции. Десант в количестве 119 человек погибает полностью. Взять Гарм под контроль удается через неделю.

29 марта 1993 года убивают Сафарова. Это происходит во время его встречи с Файзали Саидовым — также очень известным полевым командиром. Первоначальные слухи говорят, что стычку охраны спровоцировал Файзали, в дальнейшем — что от обоих решило избавиться руководство республики. Причина — одиозность фигур и слишком большая власть, которую они сосредоточили в своих руках.

Из Каратегина люди бегут в Афганистан — там их по разным источникам от ста до двухсот тысяч. В лагерях формируются отряды боевиков, которые переходят с боями на таджикскую сторону. К апрелю 1993 года Таджикистан покидает около трехсот тысяч русских. Бои продолжаются в разных частях страны. Под Рогуном в бое принимает участие бронетехника 201-й дивизии. 13 июля — бой на 12-й пограничной заставе. Прорыв совершают около двухсот боевиков — афганцы и таджики.

К концу июля правительственные войска разворачивают наступление на Хорог — столицу Горного Бадахшана. Им противостоит отряд обороны Горного Бадахшана. Основные события развертываются вблизи перевала Хабурабод. В операции активно задействуется авиация и бронетехника. Бомбардировки приводят к большому числу жертв среди мирных людей.

7 августа в Москве происходит встреча Эмомали Рахмонова — на тот момент председателя Верховного Совета — с другими лидерами Средней Азии и России. Рахмонова активно подталкивают к тому, что необходимо договориться с оппозицией.

В Хороге ждут результатов этой встречи, надеясь на прекращение наступления. Однако бомбардировки продолжаются и 9 августа на перевале Хабурабод размещаются правительственные войска.

Представители миссии Всемирной Организации Здравоохранения обнаруживают очаги распространения тифа, гепатита и холеры. В какой-то момент страна остается практически без внешней транспортной связи — полеты отменены, а единственная железнодорожная ветка взорвана. Цены на продукты возрастают стремительно.

Рахмонов делает заявление, что гражданская война закончена. С этим, естественно, не согласна оппозиция, которая, выступая за переговоры, продолжает воевать.

Север республики — Ленинабад — предпринимает попытку отъединиться от остальной страны на фоне разногласий между кулябскими, которые начинают воевать друг против друга. Дело в Ленинабаде заканчивается высадкой вертолетного десанта — попытка отделения не удается.

Начало 1994 года — много стреляют в Душанбе, стреляют на границе. В Таджикистан приезжает министр иностранных дел России Козырев. Россия берет на себя основную часть расходов на содержание афгано-таджикской границы, невдалеке от которой проводятся совместные военные учения — угроза вторжения со стороны Афганистана видится совершенно реальной.

В Москве наконец-то проходят переговоры с оппозицией. Несмотря на это, война продолжается повсеместно. Страна поделена на области, каждую из которых контролирует какой-нибудь полевой командир.

Общие потери населения убитыми и пропавшими без вести — 300 тысяч человек. Приблизительно.

В Тегеране проходит вторая сессия переговоров — договор не согласован и не подписывается. Оппозиция в ответ развивает активные военные действия, правительственные войска терпят одну неудачу за другой — в Тегеран отправляется очередная делегация, которое подписывает соглашение о временном прекращении огня.

В республике — предвыборная кампания. Граждан, в том числе с помощью оружия, призывают голосовать за Рахмонова. В начале ноября Эмомали Рахмонов избирается президентом Таджикистана. Перед этим в конце октябре в Исламабаде вновь возобновляются переговоры. В очередной раз подписывается соглашение о прекращении огня, которое не выполняет ни одна из сторон. При этом время от времени мелкие стычки превращаются в полномасштабные боевые столкновения. Так проходит весь 1994 год.

Так проходит и 1995 год. Сражаются против оппозиции — в основном, на юге, особенно в Тавильдаре, где в ход идут танки и авиация. Сражаются между собой в бывших Кулябской и Курган-Тюбинской областях — ныне объединенных в Хатлонскую. По-прежнему очень напряженной остается обстановка на афгано-таджикской границе. Положение усугубляется голодом и, по сути, развалом всей экономики страны. 1995 год — год эпидемии дифтерии.

Четвертый раунд переговоров в Алма-Ате продлевает соглашение о прекращении огня. Пятый раунд в декабре 1995 года прерывается в самом начале и переносится на следующий год.

1996 год не приносит ничего нового. Вновь взрывается Тавильдара. И, наконец, 1997 год. Переговоры. Шестая, седьмая и восьмая встречи проходят с февраля по май в Тегеране, Мешхеде, Москве и Бишкеке. Март — подписан “Протокол по военным проблемам”, включающий разоружение оппозиции. Апрель — подписан “Протокол по политическим вопросам”. 27 июня — подписано “Общее соглашение об установлении мира и национального согласия в Таджикистане”.

Этот день — дата официального завершения гражданской войны.

Личные впечатления

Мой рассказ будет про две недели в конце февраля — начале марта 1993 года, когда я оказался участником того, что называется вторым захватом Гарма.

Почему я хочу рассказать только про эти дни, а не про все, что видел, начиная с 1991 года, а если еще точнее — с 1989, когда в Душанбе были первые беспорядки?

Потому что это был первый и единственный раз, когда я участвовал в войне в составе армии.

Потому что если ты не вооружен и за тобой не стоят другие люди с оружием, то жизнь во время гражданской войны от обычной жизни не отличается. Просто это ее сложный и коварный вариант. Синкопированная жизнь, к которой привыкаешь.

Первый штурм Гарма закончился, как уже написано выше, уничтожением всех 119 человек, которые участвовали в десанте. Это официальная версия. Но в травматологическое отделение самой большой республиканской больницы был доставлен человек с ранением ноги — единственный везучий десантник. Это другая, неофициальная версия.

Я работал в этой больнице врачом в реанимации, и, естественно, мне не составляло труда пройтись в травматологию и все узнать на месте. Посмотреть на раненого, может быть даже поговорить с ним. И я даже предпринял такую попытку.

У гражданской войны есть исключительная особенность — особая мифологизированность событий. Слухи и домыслы возникают так настойчиво, что даже то, что видел сам, приобретает какую-то весьма зыбкую ценность. Невозможно становится утверждать, что все было именно так, а не иначе. Вероятно, дело тут в некой творческой составляющей восприятия каждого отдельного человека под воздействием сильных эмоций.

Словом, я не уверен, что видел именно последнего десантника — хотя раненый, конечно, был. С подвешенной ногой в гипсе. Была охрана, несколько человек с автоматами — предполагалось, что “не наши” врачи могут его отравить… Как тут мог помочь автомат Калашникова? Логика тех дней говорила, что может. Увидев охрану, подходить я раздумал.

Вся история первой попытки захвата столицы Каратегина для меня, тогда душанбинского горожанина, как и для моих друзей и знакомых, была окрашена самыми яркими цветами. Этому было несколько причин.

Первая — инерционная. Душанбе уже несколько месяцев был в руках боевиков Народного фронта, которые, воспринимались как “свои”, и, следовательно, нормальная власть была как бы восстановлена. “Чужие”, исламисты и боевики-демократы — название, которое сейчас кажется довольно смешным, — отступали, их гнали. Нам это казалось справедливым. Мы — если использовать терминологию Гражданской войны 1918–21 годов — были “белыми”, сторонниками прежнего режима. Мы были реакционерами, нас не радовало религиозное возрождение.

Вторая причина — историко-художественная. Враг отбит от наших ворот, ожесточенно огрызаясь, он отступает. Последний удар, красное знамя полощется, солнце встает. Аналогия была, конечно, не полной, и Гарм Берлином не был, однако картина вроде складывалась узнаваемой. То есть почему-то верилось, что когда Гарм будет взят — все как-то вдруг завершится.

Из основных причин, а было и множество мелких, еще надо назвать тотальное отсутствие чувства юмора в тогдашней атмосфере. Это отсутствие юмора не давало возможности видеть нюансы, картины рисовались одним плотным цветом. Красный, зеленый… “Наши” — доблестные басмачи, “их” басмачи — вполне кошмарные. Какие уж тут шутки…

Вскоре после первого штурма Гарма на сутки пропал заведующий нашим реанимационным отделением. Ему туго приходилось в то время. Джамол Ахмедов был из известной и влиятельной каратегинской семьи, которая жила в Гарме. Внешне Ахмедов походил на актера Омара Шарифа — те же прекрасные черные глаза, высокий рост и великолепные усы. Он очень представительно курил — то что называется вальяжно.

Чем ближе военные действия подходили к Гарму, тем хуже выглядел Ахмедов. Розы румянца завяли на его щеках, глаза смотрели тускло, усы, казалось, утратили свою густоту. И вот его не было сутки. Где он мог оказаться? Что с ним?

Джамол Ахмедов попал к себе на родину вместе с вошедшими туда “юрчиками” в составе бригады врачей в момент второго захвата Гарма и пробыл там сутки. Мало того, что он очутился в диком положении захватчика своих родных мест, но его могли и просто убить — повторяю, он был из влиятельной семьи, которая придерживалась оппозиционных взглядов. Это были наверняка не лучшие сутки в его жизни.

Доктор Боев — мускулистый суровый мужчина — был вторым врачом, которого отправили в Гарм уже на три дня после возвращения Джамола. Следующим, третьим, должен был стать Хабиб. Тоже гармский, как и Ахмедов. Обаятельный и умница. Он должен был сменить Боева.

Брат Ахмедова воевал за оппозицию и пропал еще в прошлом году. Тогда в поисках брата Ахмедов побывал даже в Афганистане — переправился через пограничную речку Пяндж, — но брата не нашел. Зная все это, я Ахмедову сочувствовал, отчего и согласился позже выполнить одну его просьбу, которая повлияла на судьбу другого человека.

Все это происходило после гибели десанта — события, которое произвело чрезвычайно тягостное впечатление. Конец войне не наступил, не помогли ни танки, ни самолеты, которых не было у моджахедов, — наших съели. Только потом стало известно, что после разгрома десантников жители и те, кто осуществлял оборону Гарма, город покинули. То есть второго штурма как бы и не было, город был пуст.

“Как бы” потому, что точной информации о второй, удачной попытке проникновения в Гарм я не обнаружил. Есть рассказ свидетеля — единственный, который я слышал, — азартный рассказ о холодной жидкой грязи, в которой лежали и около суток ждали подкрепления те, кто зашел в Гарм во второй раз. Их обстреливали, а они лежали и ждали. Еще рассказывали про спирт — большие запасы которого обнаружили в городе. Бойцы вылили на землю несколько сотен литров этой чудесной жидкости — подозревали, что спирт отравлен.

Несмотря на то что я работал в больнице уже около пяти лет и курировал палаты реанимации в нейрохирургии, я по-прежнему считался молодым врачом и претендовать на командировку в Гарм не мог. Зачем мне нужно было в Гарм? Коротко — затем, что в жизни бывает иногда почетный выбор. Затем, что шанс сделать почетный выбор выпадает редко. Затем, что иногда появляется шанс стать больше, чем ты есть. Одним словом, я предложил Хабибу поехать вместо него, и он согласился. Так я поднял свой маленький волонтерский флаг, и вечером мы пили кислое вино, отмечая мое невиданное геройство.

Как я представлял себе опасности предприятия? Никак. Теоретически я понимал, что коль скоро врач не находится на передовой, то вряд ли его и убьют. Но есть ли в Гарме передовая? Убитым я себя тоже плохо представлял. В утро отъезда меня больше всего волновал вопрос, во что одеться. Выбор был сделан в пользу теплой куртки, джинсов и кроссовок. Догадаться надеть теплое белье, увы, в голову мне не пришло.

Во врачебную бригаду вошли три человека. Руководитель Раис — самый старший и по возрасту хирург из больницы скорой помощи, знакомый мне травматолог Шамсуддин и я — анестезиолог-реаниматолог.

Хирурга я прежде не видел, а травматолога знал — мы работали в одной больнице. Что я про него знал? Что он грубый человек? Это правда — он был грубый человек. Но особо нежных созданий среди нас вообще не было.

День первый

В отделении санитарной авиации родной больницы, где мы встретились с Шамсуддином рано утром в день отъезда, нам выдали бумаги с разрешением находится на улице во время комендантского часа. И морфий. За эти пять ампул я расписался в нескольких местах, и с этого момента стал нести за их сохранность полную ответственность. При утере — вплоть до уголовной. Ампулы я положил в карман. За Раисом заехали домой.

1993 год, паспортное фото

Машина скорой помощи привезла нас на аэродром часам к девяти, когда было уже совсем светло. Вероятно, это был военный аэродром — не знаю. Странной показалась огромная яма в центре бетонированного поля. Обыкновенная, с глинистыми откосами яма.

На поле было несколько самолетов, вертолеты маскировочной окраски и солдаты в хаки. Это было ополчение Народного фронта — сельские парни, которых одели, вооружили и дали китайской тушенки. Ополченцы тушенку жрали — в яме было полно пустых банок, — но лица у них были угрюмые.

Наверное, именно на этом коричнево-желтом аэродроме и началась физика превращения обычной жизни в войну. Полоса отчуждения. Солдаты хаотично двигались, вертолеты гремели лопастями, мы в своей праздничной бело-красной машине метались, разыскивая наше место. Старались встать в строй, приспособиться ко всему этому бетону и неразберихе.

Летчики были русскими по национальности. Места внутри маленького вертолета было совсем немного — его загромождали ящики, на которые нам велели садиться. Мы стремительно взлетели. Я знал, что лечу в Гарм всего на три дня, поэтому с большим любопытством смотрел в иллюминатор — приключение было четко отграничено во времени, это успокаивало. То, как мы летели, напоминало поездку на легковой машине. Поехали!

Не знаю, сколько прошло времени с момента отлета — вокруг были однообразные предгорья заваленные снегом, — как наш вертолет сделал несколько длинных очередей из пулеметов. Внизу никого не было видно, лишь снег — я стал прикидывать, какой он глубины.

В горах снег может быть очень глубоким, я сам как-то видел на Анзобском перевале стену снега высотой метров в пять. Мы летели над предгорьями. Сколько внизу снега — метр? Полметра? И никаких ориентиров вокруг. Ни деревьев, ни дорог, ни домов, ни дыма. Я думал о том, что будет, если нас собьют.

Мы были внутри штуковины, которая рычала и беспощадно летела вперед. Запахло дымом. Больше выстрелов не было.

— Пахнет? — спросил летчик.

— Да.

— Нет, — сказал Раис. — Что случилось?

— Ничего, — сказал летчик. — Проводка где-то горит.

— Это опасно?

— Нормально, — сказал пилот, и вернулся в кабину к своему напарнику.

Тут Шамсуддин обнаружил, что мы сидим на ящиках с боеприпасами. Под ним были гранаты. Дымом пахло все более явно.

И мы прилетели.

Горы повернулись другим боком. Стали высокими. Высыпали черные постройки, люди, которые быстро приближались. Из какого-то фильма я помнил, что нужно пригибаться, когда выпрыгиваешь из вертолета. Чтобы голова не попала под винт.

Первое, что почувствовал, оказавшись на земле, — это холод. А потом все закричали и забегали. Какие-то люди, солдаты, мой коллега Боев. Единственное знакомое лицо, которое я увидел, выпрыгнув на землю. Я побежал за ним внутрь двухэтажного побитого здания, рядом с которым мы приземлились. Комнаты, двери, кровати.

— Бушлат! — он сунул мне какой-то черный тулуп, подбитый овчиной. — Я за него расписался! Его нужно вернуть в санавиацию! Не потеряй! Платить надо! Может, забрать?!

— Как хочешь.

— Нет, замерзнешь. Только не забудь!

В комнате тоже было морозно — Гарм находится в глубоком ущелье. В комнате было четыре кровати и стол посередине. Я остался один. Тряпки, объедки на столе, пустые банки китайской тушенки. Сейф. Окно было занавешено покрывалом. Я отодвинул его и выглянул. Оглядел разбитые одноэтажные домики. Потом увидел человека. Я его не сразу обнаружил. Он лежал прямо под окном. Вернее — лежал труп. Полноватый мужчина в синем костюме, белой рубашке и красном галстуке.

Первое, что я увидел, когда вышел из дома, — высокая крутая гора. И самолет, который заходил в атаку. Самолет атаковал гору. Я догадался о том, что это атака, когда стали раздаваться взрывы и на вершине горы поднялись пышные фонтаны снега. Самолет сбросил бомбы, сделал разворот и улетел. Наш вертолет улетел еще до этого.

В комнате, где я оставил тулуп — с ним я не расставался до конца, — собралась компания. Оказывается, кроме нас здесь были еще несколько врачей, из больницы скорой помощи и кардиоцентра. Удивительно, но часть из них потом куда-то пропала — на следующий день я их уже не увидел. До конца с нами был парень из кардиоцентра, он занимался здоровьем генерала.

Оказывается, двухэтажное здание, в котором мы находились, — это основная база Народного фронта в городе. По правую руку от входа — врачебная часть. Комната с кроватями — место ночлега врачей, помещение рядом — склад медикаментов и смотровая. Там кушетки, тумбочки и полки с инструментами и оборудованием. В том же крыле напротив — импровизированные палаты для раненых. Налево — казарма, десяток комнат, где спали солдаты. На втором этаже — штаб, резиденция генерала. Само здание — бывшая городская поликлиника.

В голове у меня была пустота. Это ощущение пустоты, которое возникло в первые же минуты, отчетливо помню до сих пор.

— Наркотики привез? — спросил кардиолог.

— Да.

— Давай ампулу.

— Для кого?

— Для генерала.

— А что с ним?

— Ишемическая болезнь.

— Ладно, — сказал я. — Только распишись и пустую ампулу верни.

— Ладно-ладно, — сказал кардиолог. — Давай быстрее. Генералу плохо.

Следовательно, у нас был генерал, однако я не видел солдат. Почему-то был уверен, что все те сотни бойцов, которых я видел на аэродроме, вот-вот появятся.

Стало слышно, как низко проревел самолет, и снова на горе разорвались бомбы. Сели поесть — разогретая китайская тушенка, хлеб и по полпиалки разведенного спирта.

— Одеяло — это чтобы снайперы нас не видели.

Обращались, конечно, к Раису, как к самому старшему. Он молчал. Он и дальше все время в Гарме был не очень разговорчив.

— Снайперы на горах, везде. Вот, бомбят их. Может быть, убьют.

Снайпер был на вершине той горы, которую бомбили. Генерал — назовем его Нуровым — пару дней назад приказал гору штурмовать. То есть лезть практически отвесно вверх, и по глубокому снегу. Результат — из роты, то есть примерно из ста человек, шестьдесят семь погибших. Снег на горе был как киноэкран, происходившее должно было быть хорошо видным из поликлиники.

Узбеки прислали самолеты — укрытие снайпера бомбили. Самолеты улетали — все начиналось снова. Не то на горе был запас стрелков, не то это был единственный человек, который успевал надежно спрятаться, слыша шум приближающихся моторов.

— А кто это под окном?

— Председатель горисполкома. Его сам Нуров застрелил. У себя в кабинете. Потом в окно выбросил.

Первый убитый, которого я увидел в Гарме.

Первым раненым оказался русский. Русские редко, но жили в кишлаках. Как правило, шабашили и ехали дальше, но в небольших городках были и оседлые. Именно такого и могли забрать в ополчение.

Мужик вывинтил из гранаты запал и, держа его в правой руке, выдернул кольцо. Видимо, он был левшой, иначе взял бы запал в левую руку. На правой оторвало два пальца — большой и указательный. Может быть, это был случай “самострела”, но скорее всего — обыкновенное любопытство. Если мужик дожил до мирного времени — мог хвастать “боевым” ранением.

Рану хирурги зашили под местным обезболиванием. Общее обезболивание и наркоз не понадобились. Я очень надеялся, что и не понадобятся, потому что никаких приспособлений, кроме мешка Амбу с масками, кислородного баллона и воздуховодов я не нашел. Не было ларингоскопа — об этом мне сказал Боев.

— А как же быть, если что?

— По пальцу, — сказал он.

Мешок Амбу — резиновый мешок, по виду и размеру похожий на камеру мяча для игры в регби в наполненном состоянии. Имеет систему клапанов, которая позволяет при сжатии мешка воздух отдавать, при расправлении — набирать. Используется при искусственной вентиляции легких с воздуховодом и маской или интубационной трубкой.

Ларингоскоп — приспособление для осмотра верхних отделов гортани — дыхательного горла. Используется в анестезиологии при интубации — введении в гортань особой трубки — в случае, когда необходима искусственная вентиляция легких.

Легенды гласили, что в отсутствие ларингоскопа асы-анестезиологи могли пальцем обнаружить вход в дыхательные пути и по пальцу ввести трубку. Я не был уверен, что я ас-анестезиолог. Я был просто растерян. Правда, был разбавленный спирт. Я выпил полную пиалу и почувствовал себя лучше.

— Пароль — “звезда”, отзыв — “Куляб”.

— А зачем пароль?

— Затем, что это ополченцы. А ночью на посту страшно. Примут вас за ваххабитов и будут стрелять. Говорите пароль громко и освещайте лица.

Электричества в поликлинике не было, как и во всем Гарме. С керосиновой лампой мы отправились в подвал — Раис решил, что ночевать там будет лучше, безопаснее.

— Звезда Куляб! — громко повторял Шамсуддин.

— Звезда Куляб!

Спать мы легли на какие-то бетонные столы. Я надел оставленный тулуп поверх своей одежды, одну курпачу — неширокое стеганное ватное одеяло — постелил, второй укрылся. Когда засыпал, керосиновая лампа еще горела.

День второй

Солдат с утра я опять не увидел, за исключением тех нескольких, вместе с которыми мы устроили туалет в развалинах. Судя по тому, что найти чистое место было непросто, армия явно должна была быть много больше.

Потом, когда пили чай, нам принесли сигареты. Курящим я оказался единственным, и кулек из газеты, полный сигаретами, достался мне целиком. Мы номинально были офицерами, поэтому нам полагались сигареты с фильтром “Кайхон” — “Космос”, — солдаты курили “Приму”.

Куда-то исчез Шамсуддин. Потом появился, и мы отправились в гости к его знакомым боевикам. До этого я ходил без дела по двору поликлиники. Нашел ожерелье сделанное из нанизанных на нитку конфетных бумажек. Оказалось, что кроме части Народного фронта во главе с генералом, в Гарме находится отряд полевого командира Файзали Файзалиева.

Он был не так знаменит, как его тезка Файзали Саидов, но многие про него слышали. Говорили, что он очень жесток и непримирим — якобы с его отца живьем сняли кожу. Файзали мстил за отца.

Который из боевиков был Файзали, я не разобрался. В сравнении с ополченцами одетые в штатское боевики производили более агрессивное, боевое впечатление. Да и еда у них была получше.

На большом дастархане — разложенной на полу скатерти, вокруг которой мы расселись — стояли миски с жареной бараниной и испеченными в масле лепешками. Обычная еда у дехкан — таджикских крестьян — чай и хлеб, вечером суп. Жареная баранина, жирные лепешки — лукуллов пир в римском ресторане. Неплохая штука эта война.

Разговоры велись про скорую победу.

В этот же день нас представили генералу Нурову. Мы стояли в вестибюле поликлиники, он прошел мимо, окруженный несколькими автоматчиками. Генерал уже поднимался по лестнице, когда кто-то, видно, сказал ему про нас. Нуров повернулся, и посмотрел сверху. Я запомнил папаху из каракуля.

— Врачи? Сейчас проверим. У лукоморья дуб зеленый! Кто написал!? Правильно — Чехов! Идите, работайте.

Ближе к вечеру я, наконец, увидел солдат. Их оказалось гораздо меньше, чем я представлял. Явно меньше сотни. Было несколько русских офицеров, и еще какие-то русские — сложно снаряженные, но без знаков различия. Кто-то говорил — из КГБ. Кто-то говорил, что это российские военные. Домыслы, домыслы… Солдаты возвращались с “зачистки” — в городе могли оставаться вражеские боевики.

Раис придумал нарядиться нам в хирургические зеленые халаты поверх всей одежды. Дескать, во врачей, если что, стрелять не будут.

Откуда привезли убитых? Их было много. Мы стояли на улице в своих несколько клоунских одеяниях, а трупы все выкладывали — ряд, потом еще ряд. И еще один. Сорок три трупа. Бездельничали мы недолго.

— Надо их завернуть, — сказал солдат, и махнул стволом автомата в сторону трупов.

— Мы — врачи, — сказал Раис.

— Вот и давайте, — сказал парень. — Не нам же этим заниматься. Мы воюем…

Тем не менее, один солдат помогал нам. Мы поднимали труп, клали на белую простыню, заворачивали, а потом обвязывали веревкой.

У многих убитых камуфляжные штаны были спущены, так что видны были ягодицы. Объяснение — ваххабиты оскверняют трупы наших. Я думаю, скорее всего, дело в другом. Если волоком тащить труп по земле, штаны за что-нибудь зацепятся и сползут. Сомнительное удовольствие — совокупление с трупом. Хотя, кто знает…

Солдаты ходили вдоль рядов, некоторые останавливались, рассматривали.

— Серегу-пулеметчика убили! Серегу убили! Я их ненавижу! Серегу-пулеметчика убили, сволочи!

Я сразу обратил внимание, что у того, который кричал, были очень длинные ноги. Мне было очень неуютно в своем зеленом бумажном халате. Потому что никогда прежде, да и после этого, я такой ярости в вооруженном человеке не видел. Голые деревья, снег, очень холодная на вид мокрая асфальтированная дорога. Среди убитых не было ни одного, кто мог бы сойти за русского пулеметчика. Наверное, его убили до этого. Так я первый раз увидел Вовку Бобомурадова. Когда убили его друга Серегу? Почему он так переживал до сих пор?

Врачи, которых я увидел в первый день, на второй куда-то исчезли. Зато появился пожилой человек с большой видеокамерой на плече. И тоже непонятно откуда. Он ходил вдоль рядов погибших и снимал их. В крайнем ряду привлекал внимание темный предмет — останки бойца, одинокий, дочерна обгоревший позвоночный столб.

День третий

Как я надеялся, сегодня нас должны были сменить. Или завтра. Словом — последние сутки в худшем случае. У меня осталось две ампулы морфия. Три употребил генерал. Вместе с кардиологом мы вышли покурить на задний двор. Там был Шамсуддин, еще кто-то и человек с камерой.

— Надо дать интервью, — сказал он.

Кардиолог как-то ловко вытолкнул меня вперед.

— Когда лампочка загорится, говорите.

— Что говорить?

— Вы врач? Говорите о раненых.

— Но раненых нет…

Загорелась красная лампочка. Ярко светило солнце, я говорил что-то о необходимости перевезти запасы лекарств из Гарма в Душанбе, потому что там они нужнее.

— …и лечить раненых из оппозиции тоже, — говорил я в микрофон.

Солнце слепило, и я думал, что не слышал о раненых ваххабитах, которых выхаживали бы в нашей больнице. О пленных тоже не слышал.

На заднем дворе, усеянном нечистотами, пулями из кассетных бомб, неразорвавшимися кассетами и гильзами, стояло дерево — вернее, ободранный остаток ствола, с несколькими ветками. Труп толстячка в синем костюме убрали. На одной из ветвей дерева и подвесили зарезанного барана. Солдат умело свежевал его.

— На ужин будем печень есть, — сказал Шамсуддин.

Печенки на ужин мы не получили — баран оказался болен эхинококкозом. Это паразитарная болезнь, при которой могут быть поражены разные органы — глаза, мышцы, часто и печень, легкие. Деликатес — а баранья печень в Средней Азии — это деликатес — был напичкан круглыми образованиями разной величины. На ужин отварили мясо.

Работы для меня не было. Раис и Шамсуддин днем устроили врачебный прием — выстроилась целая очередь солдат. Вечером привезли нескольких раненых, но все равно обходились без меня, кололи новокаин и резали, перевязывали. Я оказался наблюдателем.

За ужином у нас был гость — худой тип в штатском, он представился замполитом. Спирт был давно выпит, но оказалось, что на втором этаже в штабе можно разжиться “чертом” — лимонадной эссенцией крепостью градусов семьдесят.

Шамсуддин сказал мне, что Раис ходил по просьбе замполита осматривать девочку-подростка, которую прятали в одной из дальних комнат со стороны, где жили солдаты. Вроде девочку замполит держал для собственных нужд, проще говоря — насиловал ее, и в результате сильно травмировал.

Замполит пил лимонадную эссенцию, ел баранину и говорил, что все мы герои, как во время Гражданской войны, что он напишет бумагу, чтобы нам дали медали, а когда война закончится, обязательно будет издана книга, где все герои будут упомянуты.

— Против басмачей воюем! Как тогда!

Я не пошел спасать девочку. Мне это даже не пришло в голову.

День четвертый

Наутро вертолет не прилетел. В обед его тоже не было.

В середине дня я стоял в вестибюле, когда мимо проволокли молодого таджика в чапане — ватном халате. Его били прикладами и грубо тащили наверх в штаб.

— “Вовчика” поймали.

Допрос продолжался несколько минут, и по той же лестнице, но уже вниз, снова потащили парня в синем халате. Он хватался руками за перила и кричал. Все вышли на задний двор. Я стоял среди солдат и слушал. Ближе всего ко мне стояли двое — длинноногий, который днями убивался по погибшему пулеметчику, у него оказалось европейское лицо, и еще один, постарше, похожий на узбека.

Узбек говорил:

— В Афгане то же самое было. Таскают с собой коробок с одной заостренной спичкой — это у них знак для своих. Пароль. Или половинку лезвия носят.

Искали добровольца, который нашелся тут же. Они пошли вперед вдвоем — один в синем чапане, другой в хаки. Я не пошел смотреть на расстрел, да и никто не тронулся с места. Было две очереди из автомата. А перед этим опять крики. Наверное, проклятия.

Вечером замполит снова был у нас. У него все время было приподнятое настроение. У нас же настроение было не очень. С вертолетом ясности не было.

День пятый

Ясность наступила. Вот версия, которая была в ходу, — узбеки потеряли два самолета, и больше ни техники, ни людей не будет. То есть вертолет не заберет нас сегодня. Нас вообще не заберут.

На амбулаторный осмотр пришел друг убитого пулеметчика. Мы с ним познакомились во время расстрела. Он был ходжентским милиционером, и звали его Владимир — Вовка, как он представился. На осмотре я узнал его фамилию — Бобомурадов. У него был какой-то конъюнктивит. Ничего особенного.

В это утро я впервые оказался вне того небольшого участка, где мы все время находились, если не считать поход к Файзали. Солдаты нашли аптечный склад. По городу страшно было идти. Основной страх — получить пулю от своего же; мы пару раз натыкались на одиноких солдат, которые вскидывали оружие.

С гармского склада медикаментов начинается история моего мародерства. Увидев множество лекарств, растворов, перевязочного материала и прочего, я решил, что если нам удастся выбраться, то сколько-то из этих сокровищ я возьму себе. В Душанбе давно был лекарственный голод — любой бинт можно было легко и задорого продать.

Особенно я обрадовался, когда нашел наркотики — промедол и морфий. Их я не собирался продавать, однако мои пять ампул давно кончились, а внятного их оформления мне было не добиться.

Потом мы были еще в ветеринарной аптеке, замок с двери в которую худенький солдатик снес очередью из автомата.

Мы шли между домов, где несколько дней назад жили люди. Я не удержался, и зашел в один из них. Внутри был беспорядок, на полу много одежды, брошенной, как видно, впопыхах. Там же, на полу, я увидел “зиру” — ожерелье из одинаковых мелких серебряных деталей. Его я положил в карман.

В этот же день меня отправили в командировку — оказывается, за окраиной города находилась еще одна наша часть. Я не очень хорошо помню собственно лагерь и то, что я там делал. Помню, что солдаты были недовольны и не скрывали этого — это меня удивило.

Там я познакомился с братом Вовки Бобомурадова. Внешне они были совсем непохожи.

— Сделай так, чтобы его забрали отсюда. Скажи, что он болеет. Пусть только один из нас здесь останется. Мы уже два месяца без отпуска.

Я пообещал сделать, что смогу.

К соседям мы ездили вдвоем с солдатом-водителем. На “Москвиче” желтого цвета. Солдат сунул мне свой калашников и сказал, чтобы я начинал стрелять, если что. Автомат мне показался очень тяжелым и громоздким. Стрелять не пришлось.

Вечер снова прошел в компании замполита.

Спали мы теперь наверху, в подвале было очень холодно. Наверху тоже было холодно. В горах в начале марта еще зима, мороз, а в поликлинике отопления не было. Мы все время мерзли.

День шестой

Мародерство продолжалось. Лекарства были упакованы в ящики и громоздились в нашей части поликлиники. Но были еще и другие ящики. Личные. На ящиках Раиса было написано “Скорая помощь”, на ящиках Шамсуддина — название нашей больницы. На моих — мое имя.

Бойцы обнаружили склад книжной торговой базы района. В книжных магазинах кишлаков можно было наткнуться на самые неожиданные вещи. Причуды советской торговли — Уильям Теккерей в горном селении. Это было очень похоже на наступивший коммунизм — база была полна книгами. Подходи, выбирай, платить не надо. Многозначительно выглядели светлые тома сочинений Солженицына, в частности — “В круге первом”. Я собрал две связки книг.

Незнакомые доброхоты-солдаты принесли мне несколько телефонных аппаратов, которые я сложил под кроватью.

Джамол Ахмедов попросил меня посмотреть в порядке ли их родовой дом, не сгорел ли. Сам он за сутки, что провел в Гарме из здания поликлиники не вышел. Видимо опасался за свою жизнь. Дом семьи Ахмедовых мне понравился. Высокий, со старыми деревьями во дворе, с верандой. Перила — столбики, лестница. Дом был цел.

Мне опять пришлось увидеть, как человека бьют прикладами. Я возвращался после осмотра дома, когда встретил двоих, видимо, боевиков, которые пинками и прикладами подгоняли третьего.

— Эй, ты кто? — крикнул один.

— Я врач.

— Значит, будет два врача!

Они расхохотались.

Пленный — врач из Курган-Тюбе. Боевики нашли его на чердаке в брошенном доме. Солдаты были уверены, что он — “вовчик”. Один из них подошел ко мне и доверительно сообщил, что вечером, чуть позже, они его обязательно застрелят. Для разговора я выбрал русского майора. Сообщил ему, что пленного собираются убить.

— Хорошо, — сказал майор, — скажу, чтобы его заперли.

Так я вмешался в судьбу этого человека. После мне рассказывали, что врач — у него был большой и какой-то плоский нос — действительно был ваххабитом и в Курган-Тюбе прославился своими пытками над пленными. Туман, туман… В конце концов, я думаю, его убили, если только он не ушел в Афганистан. Очень уж у него был запоминающийся нос. Легко опознать.

Вечером привезли раненого. Проникающие пулевые ранения в живот. Большая кровопотеря. Подключичный катетер поставить не удалось. Ткани под ключицей сначала прокалывают толстой иглой. Когда в шприце появляется венозная темная кровь, это означает, что игла в подключичной вене. Потом через иглу в вену вводится пластмассовый проводник, иглу удаляют. По проводнику в вену вводят пластиковую трубку — это и есть катетер. Он нужен, чтобы быстро и без проблем производить инфузию — вливать в кровеносную систему большие объемы жидкостей, кровь, лекарства. Все это было недоступно — вены, вероятно, из-за потерянной крови, “спались”.

Удалось поставить иглу в кубитальную вену в локтевом сгибе и ввести тиопентал натрия и миорелаксанты. Миорелаксанты — курареподобные вещества — вызывают расслабление гладкой мускулатуры, человек перестает дышать. Начиная именно с этого момента можно интубировать. По пальцу.

Я сделал несколько попыток. Неудачно. Каждый раз трубка оказывалась в глотке, воздухом у раненого раздувало желудок. Я решил обойтись воздуховодом. После очередной попытки выяснилось, что раствор по игле больше не поступает. Нужно было искать другую вену.

Носатый врач ночь провел в запертой комнате, наутро его выпустили. Он ни за что не желал с нами расставаться. Сидел в углу комнаты, или ходил следом. Именно он нашел вену, игла в которой продержалась до конца операции. Именно он большую часть времени простоял рядом с раненым и “дышал” мешком Амбу. Коллега-анестезиолог.

Раненый не умер. Операция закончилась — браво хирургам, которые работали при свете керосиновой лампы.

Веселый замполит стоял на крыльце, когда я проходил мимо.

— Тебе силиндер нужен, — уверенно сказал он.

— Какой силиндер?

— Серый, — сказал он. — Для солидности.

День седьмой

Я получил свой “силиндер”. Это оказалась шляпа — серая, солидная и дорогая. Замполит осторожно надел ее мне на голову и сказал, что теперь я — вылитый “вовчик”. Почему-то каратегинцы любили шляпы — был такой факт.

Из всех трофеев, шляпа — единственное, что сохранилось у меня до сих пор.

Несколько солдат развлекали себя тем, что, сидя на земле, стреляли из автоматов в бетонный забор. Им было интересно, пробьют ли пули бетон. Их разогнал генерал, наорав из окна второго этажа. Кардиолог больше не беспокоил меня в отношении наркотиков. После того как мы конфисковали склад, я просто дал ему несколько упаковок — ампул тридцать.

Сведения, что нас могут атаковать ночью, все время как бы висели в воздухе. И тут, ближе к вечеру появились танки.

— Броня пошла! — орал Вовка Бобомурадов.

— Броня пошла!

— Броня!

Танки ушли куда-то дальше, но стало немного спокойнее.

Ночь мы впервые провели в тепле. Перебрались в чей-то дом недалеко от поликлиники. Там были женщины за занавеской. Горела керосиновая лампа, было душно, и у меня начался приступ тахикардии. Пульс — около 120-ти.

День восьмой

Утром объявили, что сегодня мы, может быть, покинем Гарм на грузовиках. До Душанбе-Понедельника — 185 километров. То есть можно доехать за четыре-пять часов. При обычных условиях. Летом. Зимой — дорога практически непроходима из-за снега, весной — из-за селевых потоков.

Я договорился с Раисом насчет Вовки. Раис морщился, но вписал Бобомурадова в список нуждающихся в эвакуации. Спасибо.

Подали несколько крытых грузовиков. В один погрузили трупы. Во второй — раненых. Раис и Шамсуддин сели в кабину к шоферу.

Раненые лежали в глубине кузова, ближе сидели больные солдаты. Я сел у самого края кузова на чей-то бронежилет. Вовка сел рядом. Прямо передо мной расположилась старушка с узлом.

Еще одну машину грузили боевики Файзали. Это были трофеи. Дрались из-за телевизора и собаки — не поделили. Сначала два боевика — за телевизор, потом другая пара за овчарку. Телевизор и овчарку постигла одинаковая участь — их расстреляли, поделить не выходило.

Бронетранспортер с надписью “Файзали Файзалиев” белой краской на боку тянул за собой на прицепе черные жигули “девятку” — командирский трофей. Телефоны из под моей кровати кто-то забрал.

Когда мы тронулись, пошел снег. Старичок вел по дороге вереницу маленьких детей. В руке у него была палка с прикрепленным красным лоскутом.

Снег за окраиной пошел обильнее. Машины едва двигались, когда на склоне холма, рядом с которым мы проезжали, метрах в тридцати–пятидесяти появились фигуры в чапанах и с автоматами за спиной. Около двух десятков. Я удивился их непокрытым головам. Моджахеды.

— Когда я начну стрелять, заткни уши. А то оглохнешь, — сказал Вовка и стал целиться.

Ничего не произошло. Нас по какой-то причине не тронули. Может быть, моджахедов смутило количество машин, а может быть, они просто замерзли. Моя версия — у них была какая-то другая цель. Строй мужчин, идущих друг за другом по одному, через короткое время скрылся в метели.

Когда мы поднялись выше, снег перестал, и даже показалось солнце. Дорогу нам перегородил сель. Жидкая грязь вперемежку с разной величины камнями — от песка до огромных валунов сошла с обрыва и образовала полосу метров в десять шириной.

— Могу рискнуть, — сказал шофер нашего грузовика.

Не пошел я дальше, потому что на первом же шаге по щиколотку вымазался в грязи. Кроссовки оказались неподходящей обувью для такого перехода. Не то что кирзовые сапоги. Солдат, который подбивал меня перебраться и идти в ближайший город за помощью, прошел без проблем. Он стоял по ту сторону селевого потока, махал рукой, и кричал, что я трус. Я сделал мой единственный шаг, и сказал, что не пойду.

— Давай! Чего боишься!

Упал повторный поток. Грязь и камни с громким гулом сначала бухнули о дорогу, а потом полетели дальше вниз, там далеко под обрывом текла река.

Подъехал военный “газик”. Шофер, два офицера и девица — тоже в военной форме. Девица смеялась, офицеры что-то говорили ей. А потом она съела крутое яйцо. Удивительно и завидно было видеть такую беззаботность.

День девятый

До раннего утра мы так никуда и не тронулись. Боевики и солдаты жгли костры, курили. Старушка, которая сидела в нашем кузове, оказывается, везла в своем узле навот — это вид сахара. Его мы и поели ночью.

Бульдозер подошел и по одной перетащил машины через грязь.

Машины спустились в долину, где явно началась весна.

После возвращения Шамсуддин спер у меня книги Солженицына. А один коллега, оказывается, оплакивал меня — объявили, что в Гарме погиб врач, убитый снайпером в тот момент, когда курил ночью на улице. Курил из бригады один я, вот мой приятель и подумал. Было трогательно это услышать.

Через несколько месяцев я уже не работал в этой больнице. А потом просто уехал. Людей этих больше не видел. Не знаю, кто из них остался жив.

дальше: Афганистан

больше: Другие вещи

эта страница: http://www.zharov.com/mark/tadzhikistan.html

авторские права: © Марк Олейник, текст, фотографии, 2007–2024
© Сергей Жаров, кодирование, 2007–2024

обратная связь: markoleynik@hotmail.ru, sergei@zharov.com